III. Военное лихолетие.

22 июня 1941 года грянула Великая Отечественная война. Мне после окончания десятилетки исполнилось 17 лет и до призыва в армию оставалось около года. В то время никто из нас не знал, что война затянется надолго, противник подойдёт к Москве, будет захвачен город Калинин.

Сразу после школы я подготовил все документы и отослал в приёмную комиссию Калининского педагогического института на физико-математический факультет. После освобождения г. Калинина от немецко-фашистских захватчиков в декабре 1941 года я по­лучил известие, что мои документы утеряны, в том числе подлинник аттестата зрелости.

В первые дни войны в с. Теблеши прошёл митинг, на котором выступили с пат­риотическими заявлениями завтрашние воины Богомолов Александр, Маряшин Василий, Овчинников Кармаль, Ильин Иван, Иванов Вениамин и др. Они с войны не вернулись.

Суровость войны определённо сказалась на теблешанах. Строгими стали лица од­носельчан, подтянулись к зрелости подростки, начал действовать призыв "Всё для фрон­та, всё для победы". Продолжались проводы в армию, пошли уже мои товарищи, которые на пару лет были постарше меня - Пожильцов Вася, Лебедев Ваня, Багров Вася, Гусев Ни­колай, Шмелёв Александр и др. Все названные односельчане со временем вернутся до­мой, некоторые с тяжёлыми ранениями, Ваня Лебедев - без ноги, Шмелёв и Гусев - с про­стрелянной грудью.

Весь период до призыва в армию (до 17 августа 1942 г.) мне пришлось в основном трудиться в колхозе. Мои хорошие физические данные позволяли использовать меня на любых тяжёлых работах. Сохранились записи о моём телосложении в то время: рост - 170 см, объём груди - 94 см, вес - 73 кг. Из оставшихся сверстников я выделялся по силе, побе­ждал в борьбе и подъёме тяжестей. Уступил лишь однажды Петру Желонкину из деревни Житищи (5 км от с. Теблеши).

Мне под силу было грузить мешки с зерном, намятывать (нагружать) навоз на скотных дворах, стоять за плугом (т.е. вспахивать землю), зимой одному накладывать брёвна на сани и доставлять лошадью к месту назначения. Тяжёлая работа высоко оцени­валась и, таким образом, шли хорошие трудодни. По нарядам бригадира я участвовал в ремонте хранилищ, покрытии шохи (большого навеса), поездках на мельницу для помола зерна, в работах по сортировке семян и т.п. В период сенокоса мне было поручено возглавить бригаду косарей на так называемых пустошах за 3-х километровым болотом с прожи­ванием на месте работ. Покос продолжался примерно в течение 2 недель. В бригаде из 12 человек помимо меня трудился мужчина 60 лет - Мамакин Иван, остальные - женщины. Мы засушили и заложили сеном большой сарай и несколько стогов.

Часть из собранного в колхозе урожая сдавалось сразу же государству. Льносемя и зерно отвозились в склады, созданные в помещениях церкви. Сено обозами доставляли на железнодорожную станцию г. Бежецка.

С учётом военной обстановки одновременно с работой в колхозе приходилось уча­ствовать летом в ночных дежурствах в составе истребительного батальона, организован­ного в райцентре. Нам выдавалась винтовка СВТ с 5 патронами и ставилась задача вести контроль за местностью в целях выявления и задержания возможных вражеских диверсан­тов. Однако диверсантов мне видеть не довелось. За дежурство участковый милиционер выдавал справки, по которым начислялись трудодни по количеству затраченного време­ни.

В октябре 1941 года с группой ребят я участвовал в сопровождении коней-рысаков из Киверич до г. Дубны Кимрского района при их эвакуации с Орловского конного заво­да. Всего насчитывалось 12 рысаков, на некоторых мы ехали на сёдлах. Пройти верхом на лошади около 100 км с непривычки было непросто. В пути к тому же надо было сохра­нять форму коней, вовремя кормить, не перегружать. Сопровождение длилось несколько дней, обратный путь пришлось покрывать пешью или на попутках. При возвращении через райцентр с. Горицы нам встречались колонны воинских частей, передвигавшихся в связи с операциями на вновь созданном Калининском фронте.

Как известно, 14 октября г. Калинин был захвачен немецкими войсками, и в тече­ние нескольких дней пожары в городе были видны за несколько десятков километров. В то время ходили разговоры, что немец может оккупировать Теблешстан, поэтому люди готовились и к этому. Некоторые жители делали схроны с запасами продуктов, погова­ривали об уходе в леса. К счастью 16 декабря 1941 года город Калинин был освобождён, а вскоре наступил разгром немецко-фашистских войск под Москвой.

В связи с успешными боями напряжённость в селе несколько спала. Вместе с тем ненависть к врагу возрастала, особенно после публикаций о зверствах фашистов на окку­пированной территории. Запомнилась статья в газете под заголовком "Таня", вызвавшая негодование и возмущение зверствами гитлеровцев. Несмотря на напряжённость того пе­риода, оставалось время для самоподготовки, чтения художественной литературы и га­зет. В ту пору я прочитал произведения Ф. Гладкова "Энергия", "Цемент", Я. Гашека "Похождения бравого солдата Швейка" и перечитал Н. Островского "Как закалялась сталь" и "Рождённые бурей". Зимой возобновил свою деятельность сельский драматиче­ский кружок. Сначала мы играли небольшие пьесы, затем взялись и за классику - постави­ли пьесу Островского "Гроза". Организаторами по-прежнему являлись Сапожникова А.Н. и Иванова Н.Г. У местных нетребовательных зрителей мы завоевали популярность. С постановкой "Грозы" ходили в село Краснораменье в 7 км от Теблешей.

Каким бы тяжёлым ни было военное время, я всегда находил возможность съез­дить в с. Киверичи и встретиться с выпускницей школы Соловьёвой Клавдией. Мы учи­лись в параллельных классах, после окончания школы она осталась работать пионерво­жатой. Эта история моей первой любви достойна особого внимания. Дружба с Клавой складывалась с 9 класса. Мы вместе проводили свободное время, ходили в кино, зимой катались на лыжах, иногда вместе готовились к занятиям в школе. Она отлично рисовала, умела сочинять стихи, в некоторых областях знаний превосходила меня.

В 10 классе любовь захватила меня полностью, она была яркой и чистой. О наших отношениях знали преподаватели школы и приводили их в пример учащимся старших классах. Однако я не в полной мере был уверен в чувствах Клавы ко мне и решил убе­диться в этом. Пришлось прибегнуть к маленькой хитрости. Через своего приятеля Маряшина Виктора Клаве было сказано, что я получил приглашение от брата прервать учё­бу в Киверичах и закончить 10 класс в Ленинграде. Мотивировалось это тем, что переезд в Ленинград облегчит материальное положение семьи и облегчит последующее поступле­ние в ленинградский вуз.

Надо признать, что хитрость сработала отлично. В следующую школьную переме­ну Клава подошла ко мне по этому поводу и была взволнована. Мы договорились встре­титься вечером. Я с особой настороженностью ожидал этой встречи, подготовил с изме­нённым почерком письмо, якобы полученное от брата, продумал характер предстоящей беседы.

Встреча превзошла все мои ожидания: при чтении письма у Клавы появились сле­зы, она бросилась ко мне в объятия, просила не забывать её при возможном отъезде. Кла­ва преподнесла мне фотографию с надписью: "Дарю любовь на веки". В конечном счёте я признался, что письма от брата в действительности не существует, и всё это придумано мною с определённой целью. При этом я опасался, что она может обидеться за примитив­ность проверки и отношения могут осложниться. Однако концовка оказалась радостной, я порвал письмо, и мы были оба счастливы.

С тех пор сомнения в преданности Клавы почти не возникали. Тем не менее, когда я служил в армии и находился на фронте, наши отношения постепенно угасали. В конце мая 1945 года при выписке из госпиталя после тяжёлого ранения я с костылями и почти с полной глухотой специально поехал к Клаве в г. Тулу, где она работала районным на­родным судьёй, переехав из Курской области. Моя "убогость" возможно смутила её. Встреча носила тёплый характер, но осталась без твёрдых надежд на её продолжение. Мы договорились о переписке. Вскоре она вышла замуж, и наша связь прекратилась. Впо­следствии до меня доходили слухи, что она сожалела о разрыве наших отношений.

А жизнь в Теблешстане в 1942 году продолжалась своим       чередом. Колхоз успеш­но справлялся с плановыми поставками сельскохозяйственной продукции государству. Коллективным хозяйством руководила молодая энергичная женщина Тулашова Анна Григорьевна, которая правильно строила отношения с колхозниками и пользовалась у них авторитетом. Она снискала уважение и у молодёжи, оберегая в определённой мере от тяжёлых непосильных работ и не возражая против шумных вечерних гуляний.

Не могу не сказать и о наших соседях по дому. Рядом с нами крыльцо в крыльцо проживала семья Шмелёвых, глава которой Иван Тимофеевич был давнишним другом моего отца. Отец, сын и дочь Шмелёвых работали в Теблешской хлебопекарне. Я при первой возможности помогал им в заготовке дров, которых требовалось непомерное ко­личество. За эту работу мне иногда перепадала буханка, другая вкусного горячего хлеба, угощение за семейным столом. С их дочерью Ниной я ходил на общие гуляния, в том чис­ле в соседние деревни на святки, где принимал участие в плясках, исполнял частушки. Получалось нормально. В моих старых записях сохранилось около 2 десятков острых ку­плетов. Один раз я ходил с Ниной в Бежецк на рынок менять льняное масло на соль. С этой девушкой у меня сложились просто дружеские отношения, не более. Однако некото­рые теблешане могли предположить, что наша связь имеет более серьёзную основу. Воз­можно, так подумала и мать Нины, предложив однажды моей матери сыграть свадьбу до моего призыва в армию. Я категорически отверг это предложение.

В то напряжённое время я тщательно следил за положением на фронтах, ежедневно ходил на почту и перечитывал все газетные сообщения. Меня морально угнетало, что я нахожусь вне армейской службы, не могу быть эффективно полезен Родине. Наконец-то в апреле 1942 года я получил призывную повестку. Состоялись шумные проводы, но из рай­центра меня вернули как неподходящего по возрасту (не исполнилось 18 лет). Настоящий призыв в армию состоялся 17 августа 1942 года.

В армии начал вести записную книжку и не расставался с ней до концы войны. Хо­тел запечатлеть события тех лет и выразить своё отношение к ним. Сегодня этот неболь­шой карманный блокнот отсылает меня в далёкое военное прошлое.

Призванные в армию 17 августа 1942 года выпускники Киверичской средней шко­лы были направлены в г. Бежецк, затем поездом через Рыбинск, Ярославль, Александров в г. Орехово-Зуево. 20 августа нас разместили в лесном массиве, где мы начали строить для жилья землянки. Представившись плотником я вошёл в состав общей бригады строителей и вскоре действительно овладел этой профессией. Для каждого взвода (примерно 40 чело­век) мы построили по землянке, отдельную для офицеров роты и коптёрку для старшины. В землянках сколотили нары, положили на них заготовленные пучки камыша, покрыли их белым материалом, и общие спальни были готовы.

После проведения хозяйственных работ началась военная учёба, сводившаяся к изучению уставов, материальной части стрелкового оружия, проведению строевой подго­товки и занятиям в полевых условиях. Определённое внимание уделялось политической подготовке. Военная часть готовила командиров отделений стрелковых подразделений, т.е. являлась школой младших командиров. Она называлась 1-й стрелковой учебной бри­гадой Московского военного округа и дислоцировалась в Орехово-Зуево несколько лет, отправляя подготовленный состав на фронт и принимая новое пополнение.

В любом коллективе, в том числе и армейском, складываются дружеские микро­группы. У меня дружба сложилась с умным парнем из Теблешстана Булычёвым Сашей. Лидером стал он. Строгая дисциплина, весьма скромное питание и напряженка в военной подготовке не очень то радовали нас обоих, да и других курсантов тоже. К тому же пре­бывание в тылу в военное время не входило в наши патриотические планы. На неодно­кратные персональные рапорты, письма в Московский военный округ и И.В. Сталину с просьбой направить на фронт ответа не получили. В связи с этим нам пришлось смирить­ся и серьёзно заняться военной выучкой.

Во время занятий командир взвода поручал мне руководить отделением. Через не­сколько месяцев меня назначили заместителем политрука роты, ввели в состав комсо­мольского бюро батальона, а также товарищеского суда. Тем не менее от занятий первые 4 месяца я не освобождался, всегда был в строю и к тому же являлся запевалой взвода. Обычно в строю исполнялись песни: "Школа младших командиров", "Вставай, страна ог­ромная", "Дальневосточная", "По долинам и по взгорьям" и др. В первое время, да и поз­же, велась интенсивная переписка с родными и близкими знакомыми. Писал я Мамачеву, Соловьёвой, Королёвой, Шмелевой и др. Наибольший интерес представляла переписка с Карягиной Таней из с. Теблеши, она подробно сообщала обо всех сельских новостях. По­лучал я письма и из дома от братьев, но значительно реже. Тоска по дому постепенно за­тухала.

Будучи замполитом (приказом назначен 1 ноября 1942 г.) мне можно было сво­бодно посещать в полку политотдел, чтобы брать газеты, библиотеку и клуб, встречаться с участниками художественной самодеятельности. Отрадно, что в нашем полку такими же замполитами стали мои школьные товарищи Марков, Цветков, Пушкин и Волков, с кото­рыми я часто встречался и обменивался мнениями.

По заданию политрука батальона Звягинцева мне приходилось иногда принимать участие в отдельных мероприятиях по шефству над школой, расположенной недалеко от гарнизона на окраине города. В числе других военнослужащих я выступал перед учени­ками, готовил номера художественной самодеятельности с участием военных. Изредка я бывал по случаю на школьных вечеринках. Однако все это было строго регламентирова­но: никаких вольностей, возвращение до отбоя в часть. Тем не менее представлялась воз­можность бывать лишний раз в городе и отключаться от казарменного положения.

К годовщине Октября школа младших командиров сдавала зачёты по пройденно­му материалу. Они завершились успешно. Я получил благодарность от командира полка. Но период полного обучения закончился лишь к 10 декабря, и первая партия выпускников была от командирована на фронт. В роты пришло новое пополнение.

В тот период у меня увеличилась нагрузка по линии комсомола ввиду отъезда сек­ретаря организации. Она сводилась к вовлечению новых членов, взыманию взносов, сбору материала и выпуску стенгазеты батальона. Всё это осуществлялось помимо проведения мною бесед о событиях на фронтах, выпуска боевых листков и почти постоянных заня­тий во взводе в качестве командира отделения.

Политической работе среди бойцов способствовали успешные боевые действия наших войск на фронтах. К тому времени завершился разгром немецких войск в Сталин­граде, на Кавказе, Кубани, в Донбассе и т.д. Деловые отношения у меня сложились и с офицерским составом роты, особенно с командиром роты младшим лейтенантом Зиновь­евым и политруком Варлашкиным. Вместе с ними мне пришлось однажды готовиться к докладу на тему "Обязанность командира как воспитателя бойца Красной Армии", с ко­торым впоследствии мы выступали.

В марте 1943 года я в числе других политработников по заданию политотдела пол­ка выезжал в один из ближайших колхозов в связи с постановлением ЦК партии и прави­тельства о проведении посевной кампании. Для меня это было нелёгким делом.

В мае 1943 года формировалась очередная партия для отправки на фронт. Меня не отпустили, избрали освобождённым секретарём комсомольской организации батальона и ввели в состав бюро комсомола полка. Объём политической работы значительно увели­чился. Практически из подчинения ротного начальства я вышел.

В июле 1943 года наступила существенная перемена. Меня освободили от комсо­мольской работы и перевели обратно в роту командиром отделения. На должность секре­таря ВЛКСМ батальона был утверждён офицер. Этим и обоснована была указанная за­мена. Меня не очень то огорчило возвращение в роту, но всё-таки было обидно.

В этом же месяце вся наша рота в течение нескольких дней участвовала в тушении торфяников на Шатурских болотах Московской области. Были случаи, когда в обгорев­шие снизу ямы срывались люди и сгорали. Спасти из них было почти невозможно.

В августе 1943 года взвод, в котором я служил командиром отделения, выезжал на бригадные соревнования. Однако взвод выступил плохо и вернулся в расположение части. Меня как физически подготовленного включили в другой взвод нашей 1-й учебной брига­ды. Мы направились на спартакиаду Московского военного округа в город Муром. Из 12 бригад взвод занял 3-е призовое место и нам пообещали предоставить краткосрочный от­пуск для поездки домой. Я был вне себя от радости, предвкушая встречу с теблешанами.

Но судьба распорядилась по-другому. Во время моего дежурства в качестве ответ­ственного на кухне была совершена кража продуктов. Я получил 5 суток ареста с содер­жанием на гауптвахте и лишён краткосрочного отпуска (продукты потом нашлись, ви­новных наказали). Меня это решение огорчило, и я настойчиво попросил при первой воз­можности оправить меня на фронт. В это время комплектовалась большая группа, и 30 сентября я покинул Орехово-Зуевский гарнизон.

Нас определили в 115-ю стрелковую дивизию и эшелоном через Москву, Калинин, Торжок доставили до станции Скворцово. Там мы соорудили землянки и начали боевую подготовку. Вскоре последовал переход, который продолжался 6 дней. Останавливались мы в г. Торопце, г. Невеле, затем под Новосокольниками заняли передовые позиции. Пробыв с неделю без особых боёв, нас, нескольких младших командиров со средним об­разованием, сняли с передовой и направили на 6-месячные фронтовые курсы младших лейтенантов в деревню Бор Лозовая, недалеко от Невеля.

Вместо 6 мы проучились 4 с половиной месяца. На курсах было несколько взводов, жили мы повзводно в разрушенных домах. Учёба была напряжённой и охватывала глав­ным образом огневую и тактическую подготовку с выездом на местность. Мы получили основы топографии, а главное, тщательно проштудировали новый боевой устав пехоты, предусматривающий принципиально новые подходы к решению задач в боевых условиях. Очень квалифицированно проводил занятия по тактике преподаватель Степанец. На уровне была и политическая подготовка.

За каждый месяц учёбы принимались зачёты и экзамены. Я сдавал их все на отлич­но (за исключением одного экзамена за второй месяц), получал благодарности и символи­ческие подарки. Условия военной подготовки были фронтовыми, с частыми ночными тре­вогами с полной боевой выкладкой и выездом на позиции. В праздники (Октября и Но­вый год) нам выдавали по 100 грамм водки, как на передовой.

В тот период мне больше недели пришлось проваляться в госпитале г. Великие Лу­ки по поводу серьёзного нарыва на руке. Всё обошлось благополучно. Несмотря на на­пряженку, у меня находилось время на переписку с друзьями. Удручали известия из дома: папаша ушёл якобы к другой женщине. Получил известие о гибели на фронте Мамычева Василия, о тяжёлых ранениях двоюродного брата Сапожникова Василия Назаровича, школьного приятеля Афанасьева Гоши. Пространные письма я получал от бывшей сосед­ки Шмелёвой Нины, которая успела выйти замуж и разойтись. Сопровождались письма словами раскаяния о содеянном. Отвечали на мои письма Квашнина Оля, Клавдиева Настя, Бедова Таня - одноклассница Киверичской школы, Булычев Саша - бывший со­служивец по 1-й стрелковой бригаде МВО, оставшийся пока в бригаде на должности ко­мандира отделения. Восстановилась связь с Соловьёвой Клавдией, она работала народ­ным судьёй в Курской области. Писала письма Кудинова Ольга, дочь хозяина дома, у ко­торых я жил на квартире в Киверичах. Она просила организовать знакомство с одним из военнослужащих, просьба была исполнена.

16 марта 1944 года состоялся выпуск курсантов, с курсов откомандировывалось 20 человек, т.е. наш взвод, который направлялся в 37-ю стрелковую дивизию. Мы получили новое обмундирование и одну звёздочку на погоны. Сердечно попрощались с командиром роты Вялкиным и начальником курсов подполковником Дружковым. Вместе со мной в 247-й стрелковый полк направлялись командирами взводов Уткин, Юферев, Бузлаев, Горбачёв, Березин, Постригань и др., всего 9 человек. Другие выпускники были распреде­лены по соседним полкам дивизии.

Ознакомившись с личным составом вверенного мне взвода, я понял, что потребу­ется адская работа по подготовке к непосредственным боям. Бойцы в основном из средне­азиатских республик, в военном отношении неподготовленные, по-русски понимали пло­хо, дружба во взводе отсутствовала. Тем не менее наш взвод был определён в штурмовой батальон, и это накладывало дополнительную ответственность на меня как командира взвода по подготовке к штурмовым боевым действиям. Всё, что можно было подготовить за короткое время, я сделал.

О первом бое взвода указывается в моих дневниковых записях. В листке № 29 за­писной книжке говорится: «... я попал в штурмовой батальон командиром взвода. Со мной вместе были Юферев и Горбачёв. Мы совершили марш 200 км и 10 апреля 1944 г. вступили в бой в Пушкинских горах. После этого заняли оборону, со взвода остался один. Задачу не вы­полнили. 70 м немец. 15.04.44. Юферев убит...»

Пояснение. Речь идёт о боях в ходе Старорусско-Новоржевской операции, в ре­зультате которой войска 2-го Прибалтийского фронта вышли на подступы к г. Острову, Пушкинским горам, Идрице.

10 апреля это лишь один день фронтовой жизни. Я был одним из тех, о ком поется: "пол – Европы прошагали, пол – Земли ". Даже не прошагали – "пропахали", потому что на передовой правило одно: успел окопаться  - остался жив. Надо абсолютно согласится с утверждением, что на войне не бывает более или менее важных рубежей: где отрыл свой окоп, там и самое важное направление.

И так 10 апреля 1944 года для командира стрелкового взвода 37-й стрелковой дивизии лейтенанта Михаила Сапожникова был обычным фронтовым днем, таким же, как и другие, связанные с по­стоянным риском для жизни.

В этот день наша слабоукомплек­тованная дивизия, совершив четырехсуточный 200-километровый марш вдоль фронта, ночью с ходу приступила к фор­сированию реки Петь у деревни Величко (Псковская область). Быстрое тече­ние и весеннее половодье осложняли выполнение задачи. К сожалению, шу­михи при переходе избежать не удалось и расчет командования на внезапность не оправдался. Гитлеровцы как будто поджидали нас у места переправы: ме­стность то и дело освещалась ракетами и подвергалась интенсивному артилле­рийскому и пулеметному обстрелу.

Усталые от четырехдневного перехо­да бойцы в полном боевом снаряжении, без каких-либо подручных средств для переправы, направились плотными це­пями на движущийся лед. Перебираться с одной льдины на другую приходилось под сильным огнем противника. Многие, не добравшись до середины реки, пада­ли в воду и исчезали. Из числа перепра­вившихся от всего полка осталось 12 че­ловек во главе с командиром взвода, ав­тором этих строк. Лично я сравнительно удачно преодолел ледяную «дорогу», но уже перед противоположным берегом все же ухнул в ледяную воду.

Все уцелевшие собрались под об­рывом берега, чтобы определиться с дальнейшими действиями. Командова­ние группой пришлось взять на себя. Бойцы дрожали от холода, разжечь костер было невозможно, но, несмотря на критическую ситуацию, настрой сол­дат был боевой. Нам необходимо было «зацепиться» на этом берегу. По всей вероятности, место и время для форсирования нашим командованием были определены ошибочно, и это остановило наступление других полков дивизии.

Командиру отделения Зуеву - он вто­рой, кто из нашей роты смог успешно форсировать речку, - я придал группу из 5 человек и определил направление дви­жения в глубь береговой территории справа. Себе взял центр и левый фланг. Для связи выделил одного шустрого солдата, легко раненного в руку. Таким своеобразным веером, хоть и был он «жидковат», касаясь обоими флангами бе­рега реки, группа тихо двинулась в глубь плацдарма. Впереди шли двое дозорных.

Ночная мгла помогала нам оставать­ся незамеченными. Лишь изредка тем­ноту прорезали яркие всполохи выстре­лов неприятельских орудий. Примерно в трехстах метрах от нас дозорные об­наружили немецкие окопы полного про­филя. Они располагались на небольшой возвышенности, что позволяло про­сматривать окрестности реки.